Так что смотритель непотребных заведений стал как бы главой особой стражи. У него повсюду свои соглядатаи. Он держит в руках, а подчас и поддерживает всю эту мразь – завсегдатаев таверн, и они щедро снабжают его самыми различными сведениями, а при случае указывают и приметы подозрительных лиц. Ежели кому требуется выследить путешественника, обшарить его дорожный сундучок или узнать, с кем он связан, можешь смело обращаться к его услугам. Нельзя сказать, чтобы его так уж обожали, но зато все боятся. Я вам все это говорю на тот случай, когда вы будете при дворе. С ним лучше не ссориться.
Наживает он немало денег, слишком выгодная у него должность. Следить за шлюхами, наблюдать за притонами – дело весьма и весьма доходное. Помимо того что ему полагается деньгами и натурой при королевском дворе, он обложил еще налогом по два су в неделю все злачные места и содержательниц непотребных домов. Не правда ли, недурной налог, и собирать его куда легче, чем любую пошлину на соль. А заодно он взимает по пять су с каждой неверной жены... ну конечно, с тех, которых удалось уличить. И в то же самое время он поставляет королевскому двору прелестниц. Ему платят за то, чтобы он видел все, а порой за то, чтобы он ничего не видел. И к тому же, когда король объезжает свои владения, не кто иной, как он, приводит в исполнение королевские приговоры, вынесенные маршальским судом. Он же устанавливает процедуру казни; и в этом случае вся одежда казненного, все, что было на нем в момент взятия под стражу, идет ему. А так как обычно гнев короля обрушивается не на какую-нибудь мелюзгу, а на людей богатых и знатных, доставшуюся ему одежду и драгоценности тоже нельзя сбрасывать со счета.
А тот день в Руане – да это же неслыханная удача! Отрубить голову одному королю и пяти сеньорам разом! Никогда еще на долю смотрителя непотребных заведений со времен Филиппа Августа не выпадала такая ценная пожива. И еще великолепнейший случай быть замеченным королем. Поэтому-то он и лез из кожи вон. Казнь – это всегда зрелище... Ему велели раздобыть с помощью мэра шесть повозок, ибо король потребовал на каждого преступника по отдельной повозке. Ну и чудесно, кортеж получится еще внушительнее. Повозки уже ждали во дворе замка, и впряжены в них были мохноногие першероны. Надо было также раздобыть палача... потому что руанского заплечных дел мастера обнаружить не сумели, а может быть, в свое время его просто позабыли назначить. Тогда смотритель выволок из темницы злобного негодяя, некоего Бетрува, Пьера Бетрува,– вот видите, его имя мне запомнилось, сам не знаю почему,– у которого на совести было четыре убийства, так что он неплохо набил себе на этом деле руку и, безусловно, должен был удачно справиться с порученным ему делом в обмен на помилование, пожалованное ему королевской грамотой. Дешево отделался за свои преступления этот самый Бетрув... А будь в Руане свой городской палач...
Надо было также найти священника, но этого товара сколько угодно, и даже выбирать лучшего незачем... достаточно взять первого попавшегося капуцина из соседней обители...
Пока шли все эти приготовления, король Иоанн держал Малый совет все в том же пиршественном зале, который слегка привели в порядок...
Смотрите-ка, собирается дождь. Теперь зарядит на целый день. Ну да ладно, нас греют меха, в жаровне полно угля, есть леденцы, красное подогретое вино с пряностями, так что нам эта мокредь не опасна; продержимся как-нибудь до самого Оксера. А знаете, мне приятно будет взглянуть на Оксер, освежить в памяти былое...
Итак, король держал совет, и на этом совете говорил лишь он один. Брат его герцог Орлеанский молчал, так же как и сын его граф Анжуйский. Маршал Одрегем сидел мрачнее тучи. Король без труда прочел на лицах своих советников, даже тех, кто жаждал крови Карла Наваррского, что они не одобряют его решения казнить Карла без суда, вот так, на скорую руку. Слишком уж все это напоминало казнь бывшего коннетабля Рауля де Бриена, чья судьба была решена тоже в приступе необузданного гнева, хотя причины его немилости так и остались неизвестными и казнь его справедливо сочли плохим началом царствования.
Один лишь Рауль де Лоррис, первый камергер короля, был безраздельно на его стороне и тоже требовал немедленного отмщения; но его устами говорила скорее прирожденная подлость, нежели подлинное убеждение. Многие месяцы находился он в опале, ибо во время подписания Мантского соглашения чересчур рьяно, по мнению короля, защищал интересы наваррцев. Так что приходилось Лоррису делом доказывать теперь свою преданность французской короне.
Никола Брак, человек ловкий и умевший при случае направить мысли короля по желаемому руслу, заговорил, отвлекая внимание Иоанна от Карла Наваррского, о Фрике де Фрикане. Он настаивал на том, чтобы оставить его в живых, пусть временно, дабы подвергнуть его суровому допросу по всей форме. Нет никакого сомнения, что губернатор Кана, если, конечно, за него хорошенько взяться, откроет немало весьма любопытных тайн. А если мы не сохраним жизнь хотя бы одному из пленников, как узнаем мы о широко разветвленной сети заговора?
– Что ж, вполне разумная мысль,– согласился король.– Пусть сохранят жизнь этому самому Фрике.
Тут маршал Одрегем распахнул окно во двор и крикнул королевскому смотрителю: «Хватит пяти повозок!» – и для верности даже высунул растопыренную пятерню: «Пя-ять!» И одну повозку отправили обратно в мэрию.
– Если мудрость велит нам сохранить жизнь Фрикану, то будет еще более мудро сохранить жизнь его господину,– вдруг проговорил дофин.
После первых минут смятения дофин уже успел успокоиться, даже лицо его приняло привычно вдумчивое выражение. Сейчас на карту была поставлена его честь. Всеми возможными способами стремился он спасти от казни своего кузена. Иоанн II повелел Иоанну Артуа повторить вслух для сведения присутствующих все, что знает тот о заговоре. Но одно дело – говорить наедине с королем, а совсем другое – на Малом совете, поэтому «наш дражайший кузен Иоанн» замялся. Ежели вы оговариваете человека, нашептывая на ухо королю, то все звучит убедительно. А вот чтобы повторить то же самое в присутствии десяти человек, тут вся ваша уверенность куда-то исчезает. В конце концов, ведь все это лишь слухи. Один старый слуга видел... другой старый слуга слышал...
Но если даже в глубине души герцог Нормандский не мог не признать справедливости обвинений, выдвинутых против Карла Наваррского, то подозрения все же казались ему недостаточно обоснованными.
– А по-моему, мы уже достаточно знаем о моем негодяе зяте,– сказал король.
– Нет, отец мой, мы ровно ничего не знаем,– возразил дофин.
– Да неужели, Карл, вы такой тугодум? – гневно воскликнул король.– Разве вы не слышали, что это вредоносное животное, наш подлый родич без чести и совести, задумал умертвить нас в ближайшее время, сначала меня, а потом вас?! Ибо и вас тоже он намерен был лишить жизни. Неужели же вы воображаете, что после меня вы сможете воспрепятствовать дурным замыслам вашего зятя, который уже задумал увезти вас с собой в Германию, то есть действовал во вред мне? Он ни более ни менее как домогается нашего положения и нашего трона. Или вы по-прежнему без ума от него и даже не желаете ничего понимать?
Тут дофин заговорил уверенным и решительным тоном:
– Я все отлично понимаю, отец мой, но мы не имеем ни доказательств, ни признаний самих обвиняемых.
– Каких еще доказательств вам требуется, Карл? Вам, стало быть, недостаточно того, что говорил наш кузен, а он человек честный? Чего вы, в сущности, ждете? Чтобы вас убили, чтобы вы захлебнулись в собственной крови, чтобы вас искололи кинжалами, как искололи моего бедного Карла Испанского; такие вам доказательства, что ли, нужны?
Но дофин стоял на своем:
– Не спорю, подозрения весьма и весьма веские; однако пока что у нас лишь одни подозрения. Быть на подозрении еще не значит быть преступником.
– Для короля, который обязан остерегаться преступной руки, подозреваемый уже преступник! – завопил Иоанн II, и вся кровь бросилась ему в голову.– Вы, Карл, говорите не как король, а как университетский богослов, обложившийся толстенными томами.